— Александр Алексеевич, сдав в издательство роман «Копье Пересвета», вы закончили не только очередное свое произведение, но и целую сагу «Русский крест». Есть отличия в ощущениях?

— Отличия есть. Интересно это сформулировал калужский автор — писатель-хирург Андрей Убогий, которому мы в сентябре вручали премию «Моя Россия» в номинации «Проза». Если ты не описал происходившее с тобой в течение жизни, то все это пропадает без следа. Здесь я чувствую созвучие моим мыслям. Каждый имеющий литературные способности, завершая свой путь, должен составить некий отчет. Иначе любые его наработки исчезнут. Завершив «Копье Пересвета», я ощутил, что такой отчет написал. И не только о своей судьбе, но и о жизни целого поколения.

Рассказанная мной история начинается с 1925 года, когда Блюмкин по заданию Берии ездил в Тибет за древними секретами былых цивилизаций. И тянется до нынешнего времени. То есть мой труд охватывает целый век. И работал я над ним 14 лет. А «Копье Пересвета» — заключительная книга этого цикла, который я сегодня называю «Руссиада». В него вошли и шеститомная эпопея «Русский крест», и последующие романы «Святые грешники», «Крымский мост», «Страсть и бомба Лаврентия Берии», а еще трилогия «Книга живых» — «Суперхан», «Вирусы», «Роман и Дарья».

Как мне кажется, новая книга подводит определенную черту. Я не говорю, что описал весь ход исторического процесса. Конечно, это невозможно. Но так он выглядит с моей точки зрения. И с позиций XXI века. Все, что хотел сказать, я сказал. Поэтому, с одной стороны, испытываю чувство облегчения: как ни крути, смог. А с другой —       некоего опустошения. Потому что ты понимаешь: дело сделано, и надо искать новую точку приложения сил. Иначе смысл жизни утрачивается.

«Современный человек напрягаться не привык»

— Исчезает ли со временем волнение по поводу того, как примет книгу читатель?

— Оно никуда не девается. Но появляются и другие переживания. Если говорить откровенно, ты понимаешь, что времена сейчас сильно изменились. С моей точки зрения, книги сегодня более примитивны. Читающая публика заметно деградировала. Может, это идет от СМИ, в целом от искусства. Послушайте радио ближе к вечеру: даже те песни, что в подворотне мой друг юности на гитаре бренчал, были приличнее.

По себе замечаю: когда смотрю какой-то серьезный советский фильм, мне уже сложнее сопереживать героям. Это требует душевных затрат, а современный человек напрягаться не хочет. Мы привыкли к тому, что нынешнее кино очень простое и особо за душу не задевает: посмотрел — забыл. Думаю, похожее ощущение возникло у многих. Такая же ситуация с книгами. Влияет и информационная перегрузка. Причем однобокая. По ТВ, в интернете или газетах постоянно вылезают какие-то ужасы. И уже думаешь: нет — не буду читать. Вот этот страх, что моя литература не вполне соответствует времени, у меня сейчас появляется. Для кого я пишу? Все-таки мои герои — приличные люди, они вовлечены в сложные процессы. А кому-то это нужно? Может, народу требуются только убийцы, извращенцы и прочие уроды? Этот поток льется на нас с головы до пят.

А второе опасение: я пишу книги откровенно, по-человечески, от сердца. Но сегодня мы все больше откатываемся к советской привычке лакировать действительность. И вдруг такая искренность уже читателю не нужна?

— Тем не менее, после романа «Страсть и бомба Лаврентия Берии», основанного в первую очередь на исторических документах, в «Копье Пересвета» снова ощущается более личная авторская подача. И герой здесь тоже другой.

— Вот о нем хочу сказать отдельно. Сегодня все говорят: нашему времени не хватает героев! Особенно не желает признавать их существование либеральная творческая интеллигенция, которая правит бал. Тогда о чем же вы пишете? Да о чем угодно, только не о главном. А я утверждаю: сейчас в России герой есть! Это предприниматель. Большой и маленький. И он на собственном хребте вытащил страну в критический момент. Только люди с повышенной энергетикой способны менять мир вокруг себя. Я сам работаю с такими. Вижу, как они бьются изо всех сил — и с неповоротливым государством, и с алчными чиновниками, и с ленивым народом. Им каждому надо поставить памятник при жизни. Так что хватит по этому поводу кривить рожу. Да, герой есть! И новая книга, и предварявший ее «Крымский мост» — как раз о нем. Вот этот человек. Он сам все определяет. И когда происходит что-то требующее реакции — не ноет, не жует сопли, а впрягается и решает проблему. И в своей жизни, и в своем бизнесе, и в своей стране.

«Без лакировки и фантазий»

— К слову, в новом романе герой меняется…

— Он поворачивается от запада к востоку. Здесь я хотел показать, что у нашей страны не менее интересная история, чем у кого бы то ни было. Но она все время изменяется в зависимости от настроения правящего класса. Была дореволюционная, за ней — советская, потом — постсоветская. Это когда Сталинградскую битву вместе с Курской упоминали в учебнике через запятую, а главным событием представляли победу Америки в сражении за Мидуэй.

Но сегодня дружно всполошились: оказывается, у нас все не так преподавалось. И теперь перестраиваются. А пока в очередной раз утвердить единственно верную линию не успели, можно написать историю объективно. Для писателя важно попасть в этот короткий промежуток. И я пользуюсь уникальным моментом. А что будет завтра, не знаю. Может, опять все перевернется, и у нас возникнут совсем другие представления о былом.

Но я в своих романах ничего не выдумываю: говоря о событиях, связанных с патриархом Никоном, смертью царевича Дмитрия или политикой Ленина, опираюсь только на реальные документы и последние научные исследования. Без лакировки и фантазий. Например, сегодняшние историки доказали: убийства юного царевича не было, и Борис Годунов никакого отношения к его гибели не имеет. Сказка закрепилась в сознании народа, потому что так было выгодно тогдашней власти.

Когда же речь идет не о временах Ивана Грозного, а о близких к нам событиях, небылиц сочинять тем более не берусь. Например, нельзя просто сказать: ребята, в Великую Отечественную все было не так, как нам рассказывают. На тебя тут же накинутся и начнут рвать на куски — за неуважение к партии и великим полководцам. Поэтому я предпочел взять документы — и больше ничего. Вот объективные наблюдатели. Специально посланные люди, фиксировавшие в своих отчетах, как воюют наши генералы и простые солдаты. А вы как хотите: нравится — не нравится. Ну, и в дополнение к изучению материалов еду на места событий — чтобы своими глазами увидеть, где все происходило. И рассказать правду.

— Специально используете для этого разные литературные формы?

— Жанры меня совершенно не волнуют: хочу — пишу философскую притчу, романтическую повесть или политический детектив. При том что первые два тома «Русского креста» выполнены в русле классического реализма. Время, когда придерживались жестких стилистических рамок, прошло. Да и конкуренция между писателями за внимание аудитории усилилась. Поэтому главное — достучаться до читателей. Любым способом.

«Случайных героев здесь нет»

— В компоновке ваших произведений можно рассмотреть и черты постмодернизма, когда фрагменты можно читать в любой последовательности, и современные кинематографические приемы — ответвления сюжета, посвященные отдельным персонажам. Какие риски это несет и какие дает преимущества?

— В первых книгах читатель знакомится с пионерской юностью героев — и может подумать, что дальше его ждет традиционная советская проза. Не понимает, что это только начало, а сам писатель развивается, его персонажи — тоже. И потом будет совсем по-другому. Но риск отпугнуть часть аудитории существует.

В то же время, мне самому очень интересно было наблюдать за Печориным в разных частях лермонтовского романа, изучая их даже в произвольной последовательности. Так что, если более позднего читателя заинтересуют мои герои, он может взять первые книги и понять, что и как складывается.

Во-вторых, это же не сразу так было задумано. Казалось, мои друзья и наше детство были лучшими в мире. Поэтому я и начал с юности. Потом повествование стало разворачиваться. Повело за собой. Но система все равно оказалась не достроена. Захотелось рассказать, что было до того, как появились мои герои. И что с ними происходит сегодня.

Сначала они существовали все вместе. Затем уже — порознь, но еще в одной книге. Как в классическом романе: читатель параллельно узнавал о каждом. А позже так расходятся, что держать их в одной компании невозможно. Как и подробно прописать все линии. Поэтому вместо полного изображения жизни в монастыре бывшего спецназовца, а ныне священника Анатолия я привожу кусочек, когда он приезжает в казачью станицу подменить больного «коллегу». Так появляется повесть «Роман и Дарья». Или возвращаюсь к шаману Володьке из притчи «Вирусы» на новом витке: хочется показать, как он эволюционирует в сегодняшнем мире. И читатель получает фрагмент, в котором этот герой все так же живет на самом краю света, на Камчатке, но устроился совершенно по-современному: стал блогером. И теперь меньше охотится, а больше рассказывает о своем экзотическом быте многочисленным подписчикам. Собирает деньги от рекламы. И так процветает. Что сегодня естественное дело. Мимо этого явления тоже нельзя пройти, раз пишешь о нынешнем времени.

Вообще, когда появляется новая функция — подбираешь того, кто может ее выполнить. Например, бизнес-леди. Когда герой «Русского креста» Александр Дубравин проводил первый журналистский семинар, там мелькала его подружка, которую он спас из воды и у них завязался мимолетный роман. Потом она исчезает с горизонта. Но не из жизни. И когда мне потребовалась такая деловая женщина — достаю из кармана этот образ. И он исполняет свою новую роль. Так что случайных героев здесь нет.

Я уже нащупал нить нового большого романа «Семь царей и сирота казанская» — о малоизвестном у нас Симеоне Бекбулатовиче, который вообще-то год правил страной вместо Ивана Грозного и был чрезвычайно родовит. А пока идет сбор материала, чтобы не терять навык, пару раз в неделю сажусь за стол — прописываю историю министра госбезопасности Абакумова под рабочим названием «В августе 1954-го»: фактура набралась еще при работе над романом о Берии. Вот ждет он в тюрьме исполнения приговора и вспоминает: было ли в моей жизни что-то такое, чем действительно можно гордиться? А это момент, когда именно он, несмотря на донесения конкурирующих разведок, смог убедить Сталина, что немцы готовят удар именно под Курском. И тем самым повлиял на исход всей войны.

— В «Копье Пересвета» минимум три тематических пласта: история России — она по-новому открывается в речном путешествии; СВО — герой отправляется туда на поиски дочери; бизнес — разворачивается борьба. Какой из них оказался для вас наиболее сложным?

— Военная часть. Потому что сам я не воевал. А тогда и не стоит пытаться изобразить переживания солдат в контексте батальных сцен. Ни одного боевого действия сознательно в роман не включаю. Да и пока горячий конфликт не закончился, подводить итоги рано. Но при этом требовалось собрать все так, чтобы задевало. И было правдиво.

Что касается оценок происходящего, свою позицию не навязываю. Просто привожу аргументы. Вот так рассуждают одни, так — другие. Опять же, надо быть честным. Ведь пройдет время — все забудется. Залакируется.

«Борьба добра и зла бесконечна»

— Борьба на земле предвосхищается в вашем романе прологами, изображающими столкновение высших сил. Есть ли конец их противостоянию?

— Оно бесконечно. В этом и есть смысл жизни. Иначе что могло бы стать итогом? Все жители планеты должны достичь святости. Или наоборот — потерять человеческий облик.

Нарождаются новые поколения, и все повторяется. Эта борьба может завершиться только с концом человечества. Потому что она на самом деле происходит в душах людей. Проистекает от нашей корысти, желания жить за счет других.

То же самое — в мировом масштабе. У нас есть большая страна, огромные ресурсы. И все уже давно на них облизываются. Посмотрите, как люди везде живут — тесно, зажато. Как в механической клетке. И если, например, захватить кусок большой Сибири, можно там хорошо устроиться. При современном развитии технологий приспособить все для комфортного существования даже в нашем климате не составит особого труда. Поэтому многие щелкают зубами, поглядывая на Россию.

А кто первый начал военную операцию — неважно. Тем более, мы не отбираем чужое, а возвращаем свое — утраченное нашими правителями, да и самим народом, который повелся на манипуляции еще до революции 1917-го.

Но надо же это исправлять? Как может быть, что 20 миллионов русских живут на Украине, и их там переформатируют. Люди-то в основном простые: стали им вдалбливать, что теперь они украинцы — через какое-то время так и будет. Почему бы нам не вернуть их обратно? Ничего зазорного.

А если говорить о войне как таковой, то в истории человечества это явление, к сожалению, нормальное. Оно было, есть и будет. Главное — чтобы не переходило окончательные грани.

«Кого-то мама выпорола — на всю жизнь травма»

— Завершая масштабный труд, не хотелось ли вам в какой-то момент воскликнуть вслед за Пушкиным: «Ай да Лапин!…»? Или наоборот, исправить что-то в первых романах.

— Когда спустя время заглядываю в свои книги, порой удивляюсь: неужели это я написал? Как только мозгов и сил хватило? А если серьезно, я же долго оттачивал навыки еще с молодости. Наряду с собкоровской практикой в «Комсомолке» пробовал себя в разных литературных формах. И последовательно преодолел много ступенек. Сначала публиковал рассказы в журнале. Потом написал экологическую повесть — она прошла строгий советский отбор в молодежном издательстве, и ее напечатали. Затем сочинил детектив. Лишь десятилетия спустя, накопив жизненный опыт, взялся за романы. И уже после продолжил литературные эксперименты.

Всему свое время. Каждый созревает в нужный момент. Есть такие авторы, как Лермонтов: в 26 лет он уже полностью реализовался. Или тот же Пушкин. Гении! Природное явление. О себе не могу сказать, что я прирожденный писатель, который явился на свет божий, схватил ручку и начал сочинять. Мои романы и мой способ выражения — как раз плод долгого труда. Человеческого и духовного.

А когда ты достигаешь определенного уровня в развитии, начинаешь на этом же уровне и творить (о чем, кстати, говорится в моем сборнике «Религия творчества»). Ведь каждый автор пишет из себя. Ничего не придумывает. Может, только фантасты этим занимаются. Да и то — лишь когда описывают какие-нибудь звездолеты, а в остальном тоже обращаются к собственному багажу.

И тут возникает вопрос: а что у тебя за душой? Какой материал в наличии? Не так давно наблюдал за газетной дискуссией: о чем пишут молодые литераторы. И там один из участников «выходит на сцену»: а вот моя травма. И рассказывает, как его в детстве мама выпорола, и он теперь сидит — рефлексирует. До сих пор эту травму в себе несет. А все кругом, получается, виноваты. Ой-ой-ой…

Так меня тоже пороли. Однажды мама за носки так отодрала: промочил их на речке — бросил на печку высушить и забыл. А они сгорели. В чем ходить по морозу? Понятно, что за дело досталось. И я всю жизнь теперь страдать должен? Только если ничего более интересного не случилось. Но у такого писателя и «творения» соответствующие.

Если подытожить, к собственным произведениям применяю свою же систему оценки. Захватывающий сюжет есть? Герой запоминается? Философская подоплека имеется? Все ли понятно? Плюс книга должна читаться. Собрались эти элементы — считай, хороший роман. А дальше пусть каждый читатель решит сам.