Позади километр расхлябанной в кашу дороги, гниющие в воде камыши. И — Господи прости — кресты и могилы. Впереди — сосущая глаза серость, непролазный бурьян. Наш фотокор Александр Борисович в резиновых камуфляжных чёботах. На моих тонких, кожаных, «по ножке» намотаны магнитовские пакеты, иначе сдеру в лоскуты. Трясину из глины мы обходим по прошлогодней траве, дремучей, как сено.Куда теперь — непонятно. Саша говорил: «Ставьте машину у городского кладбища, и  пешком, прямо и прямо». Но дальше некуда, сплошь бескрайние просторы.— Смотрите, дом, — киваю вправо на коричневое пятно.Избушка без окон и дверей. Стоп… За ней собачий лай. Наконец — железные ворота.Под калиткой оскал алабая, и с крыльца голос: «Заходите, не бойтесь!»…Саша сидит в дверях дома в своей двухколёсной каталке, глаза смеются.В голове абсолютно дурацкая мысль: «Робинзон Крузо...»Саше Безрукавому 26 лет. И адрес у него всё-таки есть: Бутурлиновка, улица Лесная, 8. Где первые семь домов и где остальные, в общем неважно. Раньше тут, за рубежом райцентра, был хутор. Жили люди, жил и мальчик Саша — с мамой, папой, сестрёнкой. А хутор молча тихонечко вымирал, как вымирает русская деревня. Сейчас, говорит Саша, где-то рядом с ним, наверное, живёт одна цыганская семья, только её давно никто не видел и не слышал. Даже бутурлиновская администрация. Вот такая робинзонада по-нашему.— Как проходит твой день?Саша не сводит с меня глаз. Чудачка. Зачем-то спросила: «А это печка?» Ткнула пальцем в плиту с кочергой, хотя сама топила такую же у бабушки в деревне. Но когда стоишь рядом с человеком, который не может стоять, — теряешься. И я скорее сажусь. В старенькое кресло, от которого потом — чёрт же возьми! — неуклюже отдеру деревянные подлокотники.Да, мы начали про день.— Встаю в семь утра.— Зачем?— Телевизор смотрю. (Пожимает плечами. Они у Саши могучие. — «Ё!»)С полки из телевизора смеются Воронины. Саша косится на экран: там жизнь, которой у него не будет.Каждое слово из него тянется клещами, и я понимаю: это пото...