Узники «ПНей»
Пациент психоневрологического интерната под Воронежем Сергей Фатенков получил свою минуту славы, когда рассказал в «Фейсбуке» о кошмарных условиях, в которых там содержат людей
Узники «ПНей»
Пациент психоневрологического интерната под Воронежем Сергей Фатенков получил свою минуту славы, когда рассказал в «Фейсбуке» о кошмарных условиях, в которых там содержат людей
Скелеты в памперсах. Завязанные узлами ноги. Это недуги, деформация суставов.
Взрослые люди — и на горшках. Связанные ремнями. Лица, искажённые ужасом. Открытые раны.
…Если бы я не знала, ЧТО это, решила бы: раскрашенные фото из Освенцима. Но нет. Кадры сделала в российских психоневрологических интернатах правозащитник Нюта Федермессер, побывавшая в них с проверками. На июньском заседании Совета по правам человека в своём докладе Нюта назвала такие интернаты ГУЛАГами, в которых «расчеловечивают».
Психоневрологический интернат сокращённо — ПНИ. Отсюда и «пациенты ПНей», «узники ПНей».
«Здесь хуже, чем в тюрьме»
А это другие виды. Скрюченные, в синих робах тела на земле. Другое «тело» на ногах-обрубках скачет по деревянным ступенькам. Вот лица-маски-страдания: чёрные ямы вместо ртов. Вот человекотень сосредоточенно роется в мусорке. Выуживает огрызок грязной бумаги, чтобы пойти в заполненное до краёв дерьмом отхожее место. Сарай без дверей, со зловонными дырами.
Это уже не «где-то в России», а рядом со мной и вами: рамонский посёлок Бор,
Две недели назад его записи устроили скандал на всю страну:
«Условия в интернате настолько ужасные, что если бы у меня был выбор между тюрьмой и интернатом я бы выбрал тюрьму. Еда всегда холодная, один рулон туалетной бумаги дают на полгода, туалет работает 2 дня, потом на неделю его закрывают, зубную пасту вообще не дают, зубы у всех гнилые, носки летом не дают, за территорию интерната не выпускают, паспорта отнимают».
Грамотность, к слову, практически абсолютная, не считая редких недостающих запятых и ошибок-опечаток. Но орфографию сохраняю.
«Личного пространства нет, на этой почве в пни постоянно конфликты. Стоит случайно сдвинуть кровать на сантиметр, как тут же начинается потасовка».
«Это кочегарка (в кадре сарай с высоченной трубой, плюющей чёрным дымом. — Авт.) там работают пациенты пни. Больным людям доверили работу с огнем, в результате один обжогся и через месяц умер в больнице от ожогов, другой лишился глаза и до сих пор продолжает там работать. При этом свет в палате самому нельзя включить, ты должен позвать санитарку и она включает свет».
«Постельное белье собирают, кидают прямо на грязный пол, потом сортируют его, ходят по нему ногами, следы остаются даже после стирки».
«До обеда лежать на кровати запрещено, поэтому люди лежат на лавочках, полу, земле, стульях».
«Здоровые люди из-за нечеловеческих условий, когда их ловят у них спрашивают почему они убежали, они говорят здесь плохо. Вместо того чтобы улучшить условия содержания, их сажают на таблетки и уколы в качестве наказания, хотя это запрещено. Уколы можно назначать только для лечения. Однажды я поинтересовался у человека как он убежал, после этого меня посадили на таблетки на месяц, а потом еще полгода два раза в день меня проверяли на месте я или нет».
«Больные ходят только в ботинках. Здесь только одна обувь и для улицы и для палаты, когда дождь пройдет палаты в грязи. У меня есть личные сланцы, по палате хожу в сланцах, раньше никаких претензий не было, а после того как пожаловался у меня спрашивают почему я не в ботинках. Тумбочку стали постоянно шмонать, яблоки, мандарины забирают, говорят не положено».
И далее, далее, далее. Мрак.
«Права человека? Мониторим!»
О себе Фатенков рассказал коротко: «Написал жалобу, что генерал фсб довел человека до самоубийства, после этого меня отвезли в полицию, пытали, отвезли в психушку, поставили липовый диагноз шизофрения, а из психушки отправили в пни на пожизненное заключение». И просит помощи «пройти независимую психиатрическую экспертизу». Понятно, что слова эти нужно пропускать чрез мелкое сито, но.
Казалось бы: после ТАКОГО рамонский Бор должны атаковать прокуроры и разные прочие правозащитники, выкладывая отчёты из интерната в режиме реального времени. И историю с полицией проверить: людей там, случается, бьют. И эти заявки вроде «посадили на таблетки»…
Что происходит? Несколько шок-заметок в новостях в интернете, и в Бор везут делегацию журналистов государственных СМИ. К столам, накрытым апельсинами. Им выносят корзинку с 20 новенькими зубными щётками, которые «каждое утро раздают пациентам». Рассказывают, как выгребают уличные туалеты ассенизаторской машиной. Между прочим, трижды в неделю.
Только корреспондентка, несмотря на важность задания, не решается ступить на описанные доски, камера предательски выхватывает забитые жёлтым месивом дыры. И щетина на щётках — кипень и шёлк. Хоть бы намочили их, господи.
К микрофону подводят Фатенкова: бледный, синева под глазами. Но со своим бунтарским (под остриём десятков глаз вокруг), «мяса почти не дают, сосиску в день или полкусочка колбасы» — вчерашний обличитель уже кажется жалким вруном.
…То, что произошло потом, я могу назвать только так: гадко. 20 ноября Сергей написал в «Фейсбуке», что его отпустили домой в Воронеж с матерью. 21-го — несколько публикаций «как чиновники обманули журналистов»: с логичными разъяснениями (в том числе, о зубных щётках) и новыми роликами, снятыми из окна палаты (скрюченные пациенты на улице на лавках, мимо снуют сотрудники интерната). А потом он исчез. Перестал появляться в соцсети, отвечать на сообщения виртуальным «друзьям» (их у него уже больше 700). В телефоне сначала глухие гудки, потом он отключился. Мать общаться отказалась.
«Сергей в больнице, в настоящей психушке!» — пишет мне в понедельник, 25-го, одна из его новых интернет-знакомых, сама — детдомовская.
Начинаю проверять. Областной департамент соцзащиты комментировать не может: Фатенков больше не в интернате, значит, не их зона ответственности. В облздраве разворачивают с порога: табу — персональные данные. Стоп. У нас же есть целый Областной аппарат Уполномоченного по правам человека, и кто же сейчас, если не они... О, да. Они в «ситуации разбираются». «Мониторят» и «контактируют» с двумя департаментами. Что? В сам интернат не ездили. Но потом «может быть» («Подчёркиваю, может быть!», — это помощник уполномоченного Владимир Белоножкин) обратятся в прокуратуру...
В правительстве области поездку в Бор лично для журналистов «МОЁ!» не согласовывают: «Пациенты от камер стрессуют, поедете, когда соберутся федеральные телеканалы». Организованный «подвоз прессы» обещают устроить 29 ноября — мы бы успели сделать материал в ближайший номер. Но срывается.
В субботу, 30-го, узнаю: 1 декабря, в воскресенье, в Бор приезжает правозащитница Нюта Федермессер. Ура, наконец-то, хоть кто-то. Только и с Нютой нас — журналистов одного из самым популярных СМИ региона — в зону скандала не допускают.
А через несколько минут после провальных согласований страница Сергея Фатенкова в «Фейсбуке» исчезает. Сначала исчезли все записи. Потом «грохнулась» страница. При этом значок «В сети» не загорался, предположения стройте сами.
Я же сейчас, увы, не могу с уверенностью сказать: где в том, что писал Фатенков, правда, где нет. Но даже то, что есть в открытых ОФИЦИАЛЬНЫХ источниках, оглушает: в XXI веке люди живут в скотских условиях, и, кажется, это мало кого беспокоит.
А мыши спят на чистом…
По моим данным, из дома Сергея действительно отправили в клинику — это подтвердили источники, которым нет оснований не верить. Основная версия: «ухудшилось состояние». Фатенкову около 40. Первый раз в поле зрения психиатров оказался, когда ещё учился в одном из военных вузов (говорят, случился срыв из-за проблем с учёбой). После больше нигде не учился и не работал, жил с мамой, время от времени попадая в руки психиатров. Его слова «я здоров» и «шизофрению мне поставили незаконно» знакомые с ситуацией опровергли: «По заключению специалистов, Сергей нуждается в постоянном присмотре и сопровождении, хотя дееспособность с него не снимали». На всякий случай, запрашиваю в департаменте здравоохранения — проверят ли там обоснованность Фатенковского диагноза. И открываю документы о результатах проверок Борского ПНИ санитарными врачами, МЧС, Росздравнадзором.
Больше всего впечатлили крысы. «Мышиный помёт» даже на полках с чистым бельём. И далее — по списку. Потрескавшиеся стены, крошащаяся штукатурка. Грибок на стенах. Нехватка стульев и тумбочек. Полуоткрытая выгребная яма. Тёмные и переполненные палаты (должно быть не больше 4 — 6 человек), перегоревшие лампочки, в некоторых окнах нет даже форточек. Нет спецкроватей и противопролежневых систем (отсюда язвы, которые видела в других интернатах Федермессер).
Нет лифтов для инвалидов, а этажей в корпусе два. Зато есть просроченные кровоостанавливающие жгуты и незарегистрированный кварцеватель, а лекарства хранятся с нарушениями санитарных правил. И это лишь часть того, что в документах в открытом доступе.
Теперь кормёжка. Судя по сайту Госзакупок, ту же говядину Борский интернат последний раз заказывал в конце июня — пять месяцев назад. 5,2 тонны. В ПНИ живут 230 человек — считаем: в среднем
Об элементарной гигиене. 186 брусков детского мыла «Череда» заказали в октябре, других заказов в обозримом прошлом нет. На зубную пасту, щётки, туалетную бумагу не нахожу. Памперсы для взрослых в списке контрактов на глаза попались, кажется, в 2017-м.
Несчастливые «ребята»
С директором Борского психоневрологического интерната Станиславом Гридневым мы разговаривали по телефону больше часа. Я перезванивала ему поздно вечером, уже после работы, и он снова говорил долго, терпеливо. И наутро, когда я опять стала его донимать.
В голосе Станислава Борисовича слышалось главное: боль. За что я говорю ему искренне спасибо и жму руку. Гриднев тоже заложник безысходности и унизительности, в которую его вместе с 230 «жителями» (их здесь зовут именно так, не «пациентами») и 121 сотрудником интерната загнала система. После нашего разговора многое стало расцвечено другими красками — и в словах несчастливого человека Серёжи Фатенкова, и в бумажках контролёров, которые борются с ветром.
— Как узнали, что один из ваших обитателей отчебучил в интернете?
— Как и все — из СМИ. Когда пошли эти новости, мы прочитали…
— Вызвали к себе Фатенкова, поговорили?
— Мы ему направили официальное письмо.
— ???
— Да, письмо. Что такие публикации в соцсетях нарушают законодательство о персональных данных (Фатенков, кстати, выкладывал его на своей странице. — Авт.). У него нет письменного согласия людей, а многие из тех, кто на его фото — официально признаны недееспособными.
— Но ЛИЧНО вы с ним об этом говорили?
— Да мы с ним часто говорили! Он ведь ещё до всех событий, в начале ноября, написал заявление на выписку, я его подписал. Отпустить его домой был формальный вопрос: согласовывали время с мамой, чтобы она приехала и забрала Сергея. Не могли же мы его выставить за ворота. Суть его претензий всё время сводилась к тому, что он не хочет жить здесь, а хочет домой. И тут — пожалуйста… Сергей попал к нам в конце января, первый раз, по личному же заявлению. У него была своя одежда, а не интернатовская, он дееспособный и свободно пользовался телефоном. Мать часто его навещала. Конкретных недовольств не высказывал, особых интересов ни к чему не проявлял. Мы ведь у каждого, кто нам поступает, пытаемся выявить интересы, чем-то увлечь человека, чтобы он общался, чувствовал свою нужность. Кому-то нравится подметать двор, кто-то присматривает за порядком на озере неподалёку. Сейчас — не поверите — поступил парень, который свободно владеет английским. И даёт уроки для всех желающих: сотрудников, их детей. Даже некоторые наши ребята приходят…
— Ребята?
— Я так жителей зову (некоторым уже под 90 лет. — Авт.). Так вот Сергей особо ничем не интересовался, мало общался. В основном в интернете, в телефоне…
— И всё же. О зубных щётках.
— Многие из этих людей вообще их увидели первый раз в жизни у нас, в интернате. У некоторых, кто, как Фатенков, могут сами себя обслуживать, щётки в тумбочках. Другим их каждое утро выдают санитары.
— Каждое утро новые?
— Почему? Норматив одна щётка на квартал. На них на скотче подписана фамилия.
— Закупаете централизованно?
— У нас всё централизованно, через согласование с департаментом соцзащиты. Разные есть системы, не только через сайт Госзакупок. И с туалетной бумагой, другими средствами гигиены также.
— И на земле люди не валяются?
— Это особая категория, надо отдавать себе отчёт. Многие их поступки обычному человеку не осознать. Да, некоторые могут лечь на землю, на лавку… Контролируем, поднимаем. И комнаты у нас открыты круглосуточно, никому лежать на кроватях не запрещают. Там по некоторым его фото видно, что постановочные!
— Загаженные туалеты — тоже?
— Откачиваем трижды в неделю. А те, которые в помещениях, открыты всегда. Только эти люди… Многим из них привычнее в уличный, понимаете?
—Почему они у вас в котельной работают? И, по словам Фатенкова, погибают?
— Кочегары все штатные. А некоторые из жителей помогают зольщиками: носят золу. Мы ведь в XXI веке топим углём, между прочим. Был случай прошлой зимой, когда один из кочегаров получил ожоги. Его увезли в больницу. Больше он на работу к нам не вернулся. Госинспекция труда проводила расследование, на нас наложили санкции и наказания. Поверьте: весь коллектив очень переживал эту беду.
— Сергей публиковал страшные снимки обугленных пальцев. Говорит, это от каких-то адских папирос без фильтра.
— Многие уже с такими пальцами к нам и поступают. Дееспособные покупают себе сигареты сами, какие хотят. Кто-то с фильтром, кто-то без. Им без фильтра нравятся больше, потому что крепче. А то, что они их выкуривают до капли... Мы вообще с курением боремся, запрещаем: в помещениях стоят дымоуловители, тем, кого заметим на улице, постоянно делаем замечания.
— Про «одну сосиску в день»?
— Мясом людей кормят. Но крупными кусками давать запрещено: могут подавиться. Его измельчают до фарша, даже если в гуляш. А сосиски целыми…
— Послушайте, но это вы отрицать не станете… (цитирую заключения санитарных врачей и Росздравнадзора о крысах и прочем. — Авт.).
— Да (глубокий вздох, — Авт.). Всё так.
— И?
— Если приедете, могу вам показать папку. У меня громадная толстая папка, которой я каждый год трясу в многочисленных кабинетах: что нам нужно, чтобы эти люди хоть немного жили лучше. Я здесь директором третий год. За это время в 2017-м, помнится, выделили нам 270 тысяч — мы на них душевую комнату оборудовали. Здесь несколько корпусов. Самый «молодой» с 1965 года. Остальные стоят ещё с XVIII — XIX века, принадлежал суконным фабрикантам Тулиновым. То есть, им по 200 — 250 лет.
— Это там лифтов «для маломобильных граждан» нет, штукатурка сыплется и плитка, отлетает? Фабрикантов, надеюсь, оштрафовали.
— Какие уж лифты…
— Но проводить «противопожарное обучение» персонала это вряд ли мешает. А МЧС вам пеняет...
— Всё мы проводим, все предписания в срок выполняем. Вообще, наши многочисленные проверяющие порой и здорового, вы меня извините, сведут с ума. Вот месячник гражданской обороны, нужно 72 часа с персоналом отработать. Замечательно, дело нужное. Вопрос — когда? Получается, мы эти трое суток должны забрать у наших жителей? За некоторыми ведь круглосуточный присмотр. Или, как вариант, собрать эти 230 человек в актовом зале, чтобы они тоже слушали про атомный взрыв. Но, повторяю: все предписания мы выполняем в срок. Если вопрос не упирается в финансирование.
— А незарегистрированный бактерицидный облучатель в кабинете терапии…
— Был такой. И не только у нас — их и в других интернатах находили (находили, я ещё расскажу, — Авт.). Это такая кварцевая лампа на стене, для обеззараживания воздуха. Знаете, сколько им лет? Почти 10. Когда их закупали для интернатов, ещё и Росздравнадзора не было (он появился в 2012-м, — Авт.), поэтому они и не значатся в реестре зарегистрированных медизделий. Конечно, мы его убрали. Новый? А на новый пока не выделено денег. Может, в следующем году купим.
— Кто оплачивает проживание ваших «ребят»?
— Система разная. Но в основном, плата — 75 процентов от их социальных пенсий. В среднем это 7800 рублей с человека, остальное компенсирует бюджет. В месяц на одного жителя в общей сложности, вместе с их оплатой, уходит порядка 18 тысяч рублей — это питание, и одежда, и всё… Годовой бюджет — 20,4 миллиона, это только пенсионные отчисления жителей. Половина тратится на еду. И даже этих денег не хватает катастрофически. Мы порой в середине года уже выходим за рамки (теперь понятно, почему провизию последний раз здесь закупали летом? — Авт.). А коммуналка, налоги, топливо, зарплаты персоналу — это отдельные расходы.
— У вас огромный штат: фактически по одному сотруднику на двоих постояльцев. Даже официанты и шеф-повар есть.
— Ну, это весь персонал, включая тех же кочегаров. А медицинский — врачи, медсёстры, санитары — вместе с социальным и обучающим — около 80 человек. Плюс надо не забывать: люди работают по сменам, они не могут работать круглые сутки.
— И зарплаты у них?
— У медсестёр и санитаров примерно как средние по региону: около 28 — 29 тысяч рублей в месяц, у врачей — как две средние: порядка 56 тысяч. Плюс льготы. Тут особая категория людей живёт, к ним нужен особый подход. Это адские стрессы, круглосуточно. Не каждый выдержит и согласится работать даже за большие деньги.
— Понимаю. Но вот Фатенков писал: много обитателей на самом деле здоровы, он в том числе…
— Я вам так скажу: у каждого, кто находится здесь, есть диагноз, и я склонен врачам верить. Дееспособных несколько человек. Но это не значит, что они здоровы: у всех жителей установлена та или иная степень инвалидности. Болезнь может какое-то время себя не проявлять. А потом… Человек вдруг превращается… Точно его подменили. После скандалов о «кошмарах в ПНИ», о которых шумели правозащитники (речь, в том числе, о докладе Нюты Федермессер. — Авт.), все российские интернаты по поручению зампреда правительства Татьяны Голиковой проверяли специалисты Института Сербского. У нас тоже была комиссия. И что? Всем оставили диагнозы и психиатрический статус. Одному человеку даже рекомендовали понизить статус до «недееспособности».
— О «карательной психиатрии» примерно догадываюсь, что вы мне ответите.
— Что я могу ответить? Сейчас ведь все умнее врачей, сами ставят себе диагнозы, назначают лекарства по интернету. Подумайте сами: врачи что — самоубийцы? Это же огромная персональная ответственность. Психотропные препараты — очень серьёзная вещь. Не дай Бог, что с человеком, врач потом... Вплоть до суда! Каждое назначение, каждый укол и капельница фиксируются в специальном журнале, доктор за это отвечает головой.
— А если человека признали недееспособным — всё, шансов на «обратный отсчёт» нет?
— Почему же. Например, у нас несколько жителей, которым, на мой непросвещённый взгляд, можно и повысить статус: признать как минимум «ограниченно дееспособным». Человек сам может об этом попросить, мы — как учреждение — может выйти на экспертов. Но здесь встаёт другой вопрос. Уйдёт он от нас. Только куда? Где жить, работать? Общество готово принять его, дать возможность трудиться, реализовать себя? У многих ведь нет ничего: ни родных, ни дома. Некоторые вообще не знают, что такое семья: сначала детдом, потом — мы. У нас такая статистика: примерно 25 процентов — те, кого навещают регулярно, 45 процентов — редко. У остальных или никого нет, или близкие от них отказались. А сюда приходит много волонтёров. Особенно пожилых. Приносят гостинцы, праздники устраивают. Забирают наших ребят к себе домой на время, как-то занимают их. Храмы нам много помогают…
— Убегают часто? Фатенков писал, якобы «регулярно».
— Бегут, случается. За год раза два — три. В основном новички уходят к родственникам. Но те сами нам звонят, беглеца возвращают. Иногда приходится подключать полицию. Но каких-то серьёзных ЧП не было.
— У вас людей … фиксируют?
— В смысле?
— Вы их связываете?
Пауза…
— Иногда приходится. Вынужденная мера. Для проведения медицинских процедур: капельниц, например. Могут быть непроизвольные движения в силу их диагнозов. Есть у нас особое «Отделение милосердия» — для самых-самых… (Гриднев подбирает деликатное слово. — Авт.) тяжёлых. Лежачих совсем… Их 25 человек. Очень сложные. Но во время операций, например, привязывают и здоровых людей.
— Чем привязываете?
— У нас сертифицированные медицинские приспособления, специальные ремешки. Не верёвками и не чулками.
— Смертей много?
— Умирают. В год семь — восемь человек (вздох. — Авт.). Чаще от старости. Случается, и молодые: сердце, например. Но места у нас никогда не пустуют. Наоборот: очередь.
… Да. В департаменте соцзащиты подтвердили: место в воронежских «ПНях» сейчас ждут 53 человека.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Это был кусочек нашего разговора со Станиславом Гридневым. Я кладу трубку и чувствую стыд. И чувствую, что там, в Борском ПНИ, в директорском кабинете, чувствуют сейчас то же самое.
XXI век. Ненужные люди. Скотская, я настаиваю на этом, скотская жизнь.
В Воронежской области 15 психоневрологических интернатов, в них живут 2085 человек, свободных мест нет. Целый посёлок. И ТАК не только в Борском.
Вот Русская Гвоздёвка в том же Рамонском районе. 210 человек — полный комплект. Дырявые стены, забитые мусором ходы и выходы (привет от МЧС), и фирменная, похоже, фишка — изгаженный уличный туалет . В Бору Росздранадзор нашёл один якобы «левый» кварцеватель, Гвоздёвке — сразу 13.
А вот образцовый ПНИ в новохопёрской Алфёровке. Он стал таким после того, как в декабре 2015-го там заживо сгорели 23 старика. Зданию было больше полувека, пламя за минуты сожрало деревянный изнутри, трухлявый скворечник. В колонию отправили бывшего директора Сергея Никифорова (на 2,5 года) и завхоза Юрия Дыхненко (на два года). Новый интернат возвели за год с небольшим и за 400 миллиона рублей.
Я не буду вспоминать 150 миллионов, что повисли на домах и деревьях в центре Воронежа. Вот другие цифры: в региональную программу капремонта многоквартирных домов на 2014 — 2044 годы по области вошли 104 многоэтажки — объекты культурного наследия. В планах на это 2,7 миллиарда казённых рублей. По 26 миллионов на дом в среднем. Речь не о том, что людям, которые там живут, не нужен ремонт — категорически нужен. Но, кажется, нам что-то говорят об «эффективном расходовании бюджета». Я бы добавила ещё: благоразумном. А местами, наверное, и честном.
Ещё до громкого доклада Нюты Федермессер правозащитники кричали: от «ПНей» надо избавляться, корчевать, закрывать, а людей расселять — небольшими группами, по-семейному, по квартирам. Это гуманно. И есть подсчёты, якобы государству встанет дешевле, чем кормить армию интернатов.
— Вы «за»? — спрашиваю Станислава Гриднева.
— Если бы у меня было много рук, как у Бога Шивы, я бы все поднял! Но возникает обратная сторона: у нас общество сейчас к такому готово? Людям всё равно придётся частично компенсировать государству своё проживание в тех же квартирах. И если в Москве и Питере уровень пенсий, возможно, позволит, то в регионах… Сиделки. Откуда взять огромный штат сиделок, обучить их? Не каждый пойдёт работать с такой категорией больных. Нужен особый склад характера. На бумаге всё хорошо. К этому надо двигаться, безусловно. Но пока мы должны жить в современных реалиях.
…Провести газ в Борский ПНИ обещают в следующем, две тысячи двадцатом, году. Но неточно.
6983
0
9