Владимир Мамонтов знает о газетах всё. А как иначе?  Был он читателем на Дальнем Востоке, там же закончил журфак и начал трудиться в дальневосточной — опять же! — газете. В столице прошёл путь от стажёра до главного редактора таких важных — опять же! — газет, как «Комсомолка» и «Известия».

Опять же с разными людьми встречался. Об одних писал, а когда редактор в нём одерживал верх над писателем, то деликатно редактировал. В том числе и классиков в их уже вышедших собраниях сочинений.  «Как этот возможно?» — спросите вы. А вот почитайте, всё сами и узнаете. Заодно и проверите, правильно ли Мамонтов оценивает роль бумажной периодики в жизни обыкновенного советского человека?

***

Один известный экстрасенс как-то пришел в «Комсомолку», чтобы провести сеанс гипноза. Мы набились в большую комнату выпуска «толстушки». Гипнотизёр обвёл всех пронизывающим взглядом. Остановился на мне, сказав таковы слова: а вас я попрошу удалиться. При вас у меня не получится. Я правда ни во что это не верю, но неужели выдал себя так явно? Вышел. За дверью что-то громко падало, раздавались хлопки и страшные шопоты «Спать!» Потом народ, гомоня, вышел — одни открыто изумлённые, другие с задумчивым интересом на лицах. Некоторые летали. Которые на поезде ехали — в вагоне-ресторане. Кто-то заговорил на языке лингала. Я аж позавидовал. Подошел к гипнотизёру и спросил: в чём я прокололся? «То есть?» — «Ну, за что вы меня выгнали?» — «Я?» — «Ну, да, а кто?» — «Вы сидели всё это время в последнем ряду со скептическим лицом, и вам только казалось, что вы ушли и в коридор. По моему хлопку руками вы проснулись и подошли ко мне». Я замер. «Ладно, шучу, просто вы сидели сложив руки и криво усмехались. Это в нашем деле страшно мешает. Я и попросил вас уйти. Но вы чуть не поверили мне сейчас?» «Скорее на секунду засомневался», — честно ответил я. «Вот видите, — засмеялся он. — Я что-то могу! Успехов!» Потом он искал клады и разговаривал с погибшими моряками.

***

Бумажная газета жила и умирала в очень заинтересованной среде: она всегда была нужна, как пенсионер из «Стариков-разбойников». В газету заворачивали. Её стелили. Она была под рукой. Селедочку порезать? Курочку завернуть? От солнца окно завесить? Гигиену соблюсти? Вот она. Принесённая с утра почтальоном и положенная в ящик — вначале на двери, не на первом этаже! Газетами выравнивали стены под обои. Растапливали очаги. Пускали на самокрутки. Били мух. Из них делали шапки. Абажуры. Кораблики, а потом пели про это с доронинским придыханием, от которого мужикам не по себе. На газетах спали. Их жевали, обрывая края без краски. Из них вырезали. Наконец, их читали. Разворачивали над яичницей. Сворачивали десять раз в метро, стиснутые другими читателями. А недоиспользованные пионеры оттаскивали в макулатуру. Или взрослые — на Виконта де Бражелона. Это была важная часть безотходного мира. Там мало было всего разового, а много всего прочного и многократного. Причём за две копейки.

***

Вспоминал в его девяностолетие Андрея Вознесенского. Однажды, набравшись наглости, я легонько поправил поэта, фактически знак препинания, в подборке, одной из последних, что он в поздние годы напечатал в «Известиях».

Сам не выдержал, позвонил ему, согласовать, поскольку очень его люблю и ценю. Да и вообще, надо согласовывать правку с автором, так учили. А он уже почти не говорил, так, едва уловимые колыхания воздуха. «Читай, Володя», — скорее угадал. Я прочел. Он молчит. Или говорит? И тут такой шелест, потусторонний: «Так лучше». Я страшно обрадовался. Потому, что сделать лучше тому, кто умеет так, нелегко:

Подготовил Лев КОМОВ.