ОСОБЫЙ СЛУЧАЙ

«Что делает хороший человек, когда у него случается горе? Он продолжает быть хорошим человеком».

Это не мои слова, но других таких же ёмких я подыскать не смогла. О Мохебуллахе я узнала из публикации отца Николая Домусчи — клирика Покровского собора, военного священника. Кроме служб и проповедей в текущей мирной жизни отец Николай окормляет воинские части. Мотается по командировкам, молясь с солдатами. А в миру вместе с прихожанами помогает украинским беженцам, благословляя их на жизнь. Во время мартовской поездки в Бобровский район отец Николай отвёз им одеяла, подушки, посуду, постельное бельё. И 10 коробок новой обуви на весну и лето. Обувь передал сапожник-мусульманин, афганец Мохебуллах Хаятуллах. Это всё осталось у него после смерти любимой жены, матери его детей — русской женщины Лилии, вместе с которой они держали на рынке обувную палатку. Лилия мучительно умерла от рака. Мохебуллах, оставшийся один с двумя старшими дочками и сыном, которому тогда было четыре года, мог бы продать эту гору добра и заработать. Но сейчас он собирает для отправки беженцам очередную партию гуманитарной помощи — стиральную машинку, мясорубку и другие вещи, оставшиеся после смерти тёщи.

— Я сам видел войну в лицо, а после переезда в Россию, считай, как и они, был беженцем. И знаю… как это тяжело. Им нужнее, чем мне. А я себе и детям заработаю.

Он смущается: «Не могу избавиться от акцента, хоть и 30 лет здесь живу!»

Акцент еле уловимый. И пишет Мохебуллах по-русски — иным русским бы у него поучиться. Друзья зовут его Мишей.

Мы сидим в его мастерской по ремонту обуви: здесь он сейчас проводит бОльшую часть времени. Нацепив очки и поправив лампу раритетного светильника, Миша протягивает мне потёртый замшевый сапог: «Вот — надо каблук менять, совсем расшатался! Женщина очень просила. А я сегодня полдня потерял — обещал помочь друзьям, нельзя отказать…»

Мохебуллах осекается. Ну да, ещё два часа он потерял из-за нас. К счастью, женщина сейчас позвонила и сказала, что раньше воскресенья приехать не сможет, — значит, он успеет. Чтобы прокормить троих детей, отец-одиночка Мохебуллах Хаятуллах работает без выходных с 10 утра до пяти-семи вечера, катаясь в свою мастерскую в Северном районе из дома с другого конца города. Дом у него частный — тёщин. И он сам — этими руками — засадил его вокруг розами, которые очень любила Лиля.

***

Имя Мохебуллах у мусульман значит «боголюбец». Русское Михаил (с древнееврейского) — «подобный Богу». Я не поклонник всяких хиромантий. Но, пролистывая назад его рассказ и вспоминая полные мягкой улыбки глаза, я понимаю: случайных совпадений не бывает.

О войне глазами ребёнка

Мохебуллах приехал в Воронеж в октябре 1991-го из Герата, где у него осталась огромная семья — родители, трое братьев и пять сестёр. По закону времени в детстве мечтал стать военным лётчиком, но после школы отец определил его на экономфак Гератского университета. Там Мохебуллах проучился целый семестр. Только у него была ещё одна мечта: увидеть Советский Союз.

— Одному из моих братьев повезло: школьником его возили в СССР на экскурсию. Он 40 дней ездил, столько городов повидал! Подарков нам привёз. Рассказывал, как там хорошо. Когда я учился в 9-м классе, мне тоже обещали экскурсию — за хорошие отметки. Помню, наша группа, которую выбрали, уже сумки собрала, ждали отправку. Но нам вдруг сказали, что всё отменяется. Я страшно расстроился. Я ведь и пионером успел побыть, и комсомольцем. Отец убеждённый коммунист был до последнего. Я ему: папа, мол, уже нет давно Советского Союза. А он: сын, говорит, это для вас нет. Поступив в Гератский университет, я увидел на стене объявление, что набирается группа студентов для учёбы в СССР. Втайне от родителей собрал нужные документы. Отбор был строгий. Желающих из моего города набралось 22 человека. А отправили в Советский Союз только 11. Выбора по вузу и факультету не давали: или учишься там, где скажут, или домой. Меня распределили в Воронеж, в ВГУ на филфак. Не-е-ет, по-русски я тогда знал от силы пару слов, которые выучил ребёнком от советских военных: «хочешь?» и... даже не помню, что ещё! Отцу и матери сказал уже по факту. Они обрадовались.

Когда в родной стране загорелась гражданская война — в 1978-м — Мохебуллаху было шесть лет. В тот год после апрельской революции семья переехала в Герат из Кабула — отца направили на строительство местной гидроэлектростанции. Это ГЭС «Салма», она же плотина афгано-индийской дружбы, которую начали возводить в 1976-м при финансовой поддержке Индии. Тогда ещё никто не знал, что из-за обескровливающих страну революций стройка растянется на 40 лет. Отец на ГЭС работал бухгалтером и экономистом. Мама устроилась на текстильную фабрику. В 13 лет Мохебуллах — второй по старшинству ребёнок в семье — тоже пошёл работать.

— Разное приходилось делать. Сначала на стройке: возил раствор на четвёртый этаж. Давали мне тачку — и я её поднимал. Ничего не тяжело! Правда, мозоли на руках были вот такие (показывает кулак, улыбаясь. — Авт.). Потом устроился на ту же текстильную фабрику, где работала мать. Подготавливал нити, чтобы из них ткали полотно. Хорошие деньги по тем временам получал. Маме надо было детьми заниматься, поэтому работал в основном я. Мы на эти деньги, считай, жили. В школу ходил после работы — после обеда.

Он говорит, что картинки из военного детства перед глазами до сих пор. Как мёртвых на улицах грузили на тележки. Как ночами дежурил с отцом в окопах, охраняя посёлок близ строящейся ГЭС от боевиков («В каждой семье было ружьё, и дети умели им пользоваться»). Как все люди бежали из этого посёлка, чтобы спастись — на дне огромных бетономешалок, бросив кормившее их хозяйство, в одной лишь одежде, что была на них, — обрекая себя на мучительный голод. Отца за этот побег посадили в тюрьму.

— Забрали прямо из дома. Я маленький ещё был, но понимал, что происходит плохое. Мы два года не знали, где он. А потом в стране объявили амнистию, и отца освободили. Я помню этот день: его привезли на БТРе. Ему тогда было 39 лет. За два года в тюрьме он превратился в седого старика. Потом, когда я повзрослел, он мне рассказывал, что его пытали током и вырывали ногти.

А ещё Мохебуллах рассказывает, как в его семье радовались приходу советских военных. Они останавливались в их доме: «Нам, детям, давали рафинад и конфеты. Но больше всего запомнились килька в томате и тушёнка из говядины!»

— В моей семье все с большим уважением относились к СССР и сейчас к России, — он говорит абсолютно серьёзно. — Запад для нашей Родины не сделал ровным счётом ничего. Когда начались события на Украине… Мы молимся, чтобы победа была на стороне русских. Я в армии не служил — меня освободили, потому что уехал учиться. А так… Не знаю, чем бы это могло закончиться. Муж одной из моих сестёр погиб.

…Отца и мамы уже нет. Но на Родине братья, сёстры, их жёны и мужья, племянники — в общей сложности человек 60. Последний раз он был там в августе 2012-го: купил в подарок громадную скатерть — и то все за ней не уместились. Дорога стоит неподъёмных для него денег, и когда поедет снова — не знает.

Я спрашиваю его, к чему за эти 30 лет в чужой стране он не смог привыкнуть. Говорит, что привык ко всему. Мохебуллах хорошо помнит родной пуштунский язык и без запинки говорит нам на нём: «Мне нравится город Воронеж». Но думает больше на русском. И, общаясь по скайпу с близкими, часто сбивается. На филфаке его любимым предметом был старославянский.

О любви и вере

Её он увидел в общаге на Хользунова, 40а: был студенческий концерт, она стояла с сестрой.

— Даже не знаю, что покорило. Это не сказать словами. Это — вот здесь, — показывает на грудь.

Мохебуллах тогда ещё учился на подготовительном факультете ВГУ, Лилия — в другом вузе. Они просто посидели вместе на концерте. Но через несколько месяцев студенты закатили следующий концерт, и он шёл на него уже с твёрдой целью встретить ту девушку с кудряшками. 2 мая 1992-го Мохеб — так она его называла — и Лиля начали встречаться... Язык? Вы серьёзно? Их знаковое место — скамейка на дороге от «Пролётки» к улице Фридриха Энгельса. Там он первый раз подарил ей букет красных гладиолусов — «во-о-от таких», смеясь, разводит руки. 

— Я особо и не ухаживал, — задумывается. — Мы с самого начала как-то поняли, что будем вместе. Лиля в том же мае привела меня знакомиться со своими родителями и сказала: «Это мой будущий муж».

Родители иностранца не приняли жёстко. Отец Лилии вскоре умрёт от тяжёлой болезни, а мать… Тёща пойдёт на сближение уже к старости, когда сама почувствует скорый свой уход.

— Я дважды сватался, а она стучала по столу: «Нет». Мы поженились только в сентябре 2002-го. 10 лет были вместе, но как бы порознь. Я снимал квартиру, Лиля жила с мамой. Мы работали на рынке — торговали обувью, но как жениться без согласия тёщи? А моим родителям Лиля очень понравилась! Лично ни разу не встречались — виделись только по скайпу, но они её любили, как дочку.

Родители у Мохебуллаха вообще уникальные люди. В Афганистане, рассказывает он, есть традиция женить между собой двоюродных братьев и сестёр. И с малых лет известно, кто кому достанется в мужья и жёны, порой жених с невестой знакомятся уже на свадьбе. У Мохебуллаха, пока он декламировал в Воронеже Пушкина и Лермонтова, дома в Герате тоже скучала «суженая».

— Если бы родители мне приказали вернуться после учёбы и жениться на ней — на своей двоюродной сестре — я был бы обязан это сделать. Одного моего хорошего друга так заставили. Он бросил в Воронеже любимую девушку — русскую, уехал в Афганистан и взял в жёны ту, которую сказали взять родственники. Сейчас у него куча детей. Но счастья нет. А моя афганская «невеста» вышла замуж, у неё всё хорошо.

Мохебуллах говорит, что никогда не чувствовалась между ним и его Лилей пропасть — культуры, религии, менталитета.

Он не заставлял свою русскую жену принять ислам: «Вера — это очень интимная вещь. Нельзя заставить человека обратиться в чужую веру только потому, что ты сам ей следуешь, или она… модная, что ли. У меня друг в Лондоне. И он рассказывает: там молодёжь массово принимает ислам, строится много мечетей. Я сам мусульманин, но этого не понимаю».

Он не запрещал ей краситься: «О-о-о-о, у нас там девушки знаете как штукатурятся!» (смеётся. — Авт.).

Не запрещал мини-юбки: «Лиля, правда, и сама их не любила. А дочка недавно купила длинную юбку, но разрез — до сих пор (чуть повыше коленки. — Авт.). Показывает мне, улыбается и говорит: «Пап, я его зашью немного». Хотя я им тоже ничего не запрещаю».

Дочки обе — хоть на обложку. И обе художницы: одна уже учится на архитектора, другая оканчивает школу и собирается туда же.

Мохебуллах не понимает мои вопросы и не может взять в толк, как в любви и вере можно пытаться человека себе подчинить. На православные Рождество и Пасху он готовил плов и шашлыки, на Крещение они все вместе ходили за водой в церковь: и себе набирали, и тёще.

Но мы же знаем: в любых отношениях наступает точка, которая затягивается в узел, когда самым лёгким видится взять и разрубить.

— У нас такого не было, — после секундных раздумий. — В семье главное — уметь уступать. В нашей чаще уступал я. Наверное, потому что чаще был не прав. Я и с детьми веду себя так же. Не стесняюсь перед ними извиняться.

А ещё Мохебуллах считает важным держать данное слово. Семь лет назад, после рождения сына, он сказал: «Бросаю курить» — и бросил. Три года назад, когда заболела его Лиля, он перестал прикасаться к спиртному.

О жизни после смерти

Лиля сгорела за четыре месяца. Он хорошо помнит этот день — день начала конца: 15 июня 2020-го. Они как раз «открыли сезон» — у них была традиция каждый год с наступлением лета брать несколько дней отпуска и выезжать на природу с палатками и шашлыками. Лиле стало плохо: поднялась температура, заболел живот — «она жаловалась, что там (показывает на поджелудочную. — Авт.) у неё будто камень».

— Мы вызвали скорую. Думали, это ковид — тогда как раз была эпидемия. Лилю отвезли в больницу, она пролежала 10 дней, ей сделали три теста, но все отрицательные. Нам сказали идти к участковому терапевту. Тот направил на КТ брюшной полости. А врачей не хватало — всех же бросили в ковидные отделения, кругом красные зоны… Нас гоняли туда-сюда почти два месяца. Когда в итоге сделали эту томографию, сделали биопсию…

Мохебуллах машет рукой, пытаясь прогнать с лица, как назойливых мух, слёзы. У Лили оказалась третья неоперабельная стадия и метастазы.

Он дохаживал её дома. Каждые два часа колол обезболивающие, чтобы им вместе не сойти с ума — от общей боли. Конечно, она всё понимала, а он, проплакав на кухне, заходил с улыбкой. Говорил, что летом они обязательно опять «откроют сезон», он приготовит свой самый вкусный шашлык.

Старшим дочкам ничего объяснять было не нужно. Четырёхлетнему сыну говорили: «Мама обязательно поправится».

В эти мучительные месяцы Мохебуллах особенно сблизился с тёщей.

— В октябре Лиле стало совсем плохо. 11-го мы в очередной раз вызвали скорую. Медсестра очень громко сказала в коридоре тёще: «Она умирает!» А Лиля услышала. Никогда не забуду её глаза в этот момент. Когда её увозили в больницу, я был рядом. Но она ничего мне не сказала. На следующий день я собирался ехать к ней в БСМП. Друзья из афганской диаспоры обещали помочь, чтобы перевести её в областную. В 7:15… или в 7:20 утра мне позвонил врач. Лиля умерла ночью.

…40 дней после смерти Лилии Мохебуллах читал Коран. Тёще купил псалтырь. Целый год каждую пятницу приходил к своей Лиле на кладбище. Тяжелее всего было сказать сыну. По совету своих афганских родных он показал четырёхлетнему мальчику «маму в гробу», сказав, что «она просто болеет». Потом брал его к ней на могилу, сжимаясь от боли и говоря, что «здесь лежит очень хороший человек, а где мама? Мама скоро вернётся».

— Через полгода я не выдержал. Привёл его снова на могилку и говорю: «Этот хороший человек — наша мама…»

Мохебуллах бросил торговлю на рынке: бизнес перестал приносить деньги (вы давно покупали на базаре тапочки?), а ему надо растить троих детей. О том, что в Северном районе армяне продают бизнес по ремонту обуви, ему сказала знакомая.

— Я не боюсь никакой работы. И не стесняюсь. Помню, в молодости стыдился, что торгую на рынке. Я ещё студентом там начал подрабатывать. И прятался под прилавок, когда видел кого-то из преподавателей. А сейчас считаю, что любой честный труд, который тебя кормит, — хороший труд. Дворник ли ты, сапожник ли… Меня эти армяне обучили первым навыкам, дальше я сам учился, работаю как самозанятый. Самая большая благодарность, когда клиенты возвращаются.

Я спрашиваю его: если бы можно было отмотать время на 30 лет назад, что бы он изменил? Мохебуллах/Миша затихает. «А зачем? Всё хорошо. Жизнь продолжается».