У её лица три выражения.

Боль-отрешённость. Боль-мука. Любовь-боль.

— Галюнь, приехали. Поздоровайся!

Андрей разворачивает от монитора ноутбука невесомую коляску с куклой в детской пижамке.

Боль, отрешённость. Боль, мука.

— П-э-е-е-э!..

Надо улыбнуться. Ответить: «Привет, Галя!» Господи, почему так — бывает?

Он привычно выкатывает куклу в зал, садится рядом, расправляет на игрушечных ножках одеяло, перехватывает сверлящий мучительной болью взгляд на правый кулачок на подлокотнике коляски.

— Давай я.

Расправляет пальчики, пальчики цепляются за подлокотник.

Любовь. Боль.

Фото Александра Зинченко

…

— Это случилось 12 февраля прошлого года. Галя тогда работала медсестрой в областной детской поликлинике на Ломоносова, около 8 вечера закончилась смена, и она пошла на остановку — ехать домой. Я ждал её возле «Максимира». Галя позвонила: «Иду к автобусу». Она уезжала с остановки «Микрорайон Берёзка». И вдруг: «Сейчас, подожди…» И тишина. Я понял: что-то случилось. Стал набирать ей, но ответил незнакомый мужчина: «Вашу жену машина сбила». Я сразу туда — благо своя старенькая «семёрка» есть. Приезжаю — Галя на земле, ближе к обочине в луже. Сыро было, грязь... Рядом врачи. Гаишники. Да, она была без сознания. Только «м-м-м, м-м-м». Я взял её за руку. Долго решали, куда везти. Забрали в «Электронику». В реанимацию. Я следом. Сразу операция — 2,5 часа, Галя много крови потеряла. Там же открытая черепно-мозговая травма оказалась, переломы височной кости, ушиб мозга.

Я взялась за эту тему, устав от вязких кошмаров: смертей и дурдома системы. Юный муж выхаживает беспомощную девочку-жену после ДТП, жертвенность, благородство. Но, снимая пласт за пластом, упёрлась в ту же глухую стену, за которой — он: системный дурдом. От медицины до правоохранения: выживаешь сам, иначе тебя выживут.

«Забирай её и делай что хочешь»

Галя Костырко пробыла в «Электронике» два месяца. Очень долго — в реанимации после не одной, а двух операций: во время второй в мозг установили специальный датчик, чтобы контролировать внутричерепное давление. Дальше, вспоминает Андрей, врачи сказали: «Мы управились, забирайте — на реабилитацию».

Только где и как «реабилитировать», они не сказали. То, что осталось от Гали — фарфоровая кукла, — не могло ничего. Кукла лежала и смотрела. Всё.

— Она слышала. Понимала или нет, врачи не сказать не могли. Говорили, что Галя в «вегетативном состоянии» и у неё «малое сознание». Но, думаю, что-то понимала. Я задавал ей вопросы. Она отвечала. Глазами. Прогнозов нам не давали, но как бы намекали: шансов на выздоровление нет… Галины родители лишены прав, воспитала её бабушка, но она уже очень старенькая. Есть сестра, младшая — сама ребёнок. Галя выросла в Воронеже, у её семьи там квартира. Мы сначала жили в общежитии, а как в июле 2018-го поженились — в той квартире. А после аварии я переехал к родителям в Давыдовку (мы сейчас именно в Давыдовке. — Авт.). Мама с папой в этом доме уже не живут, но всё равно рядом, поддержка. Только как ЕЁ лечить здесь?

Андрею 26. Здоровый сельский парень, стал — как папка — слесарем, рванул в люди, в город. Вспоминает: октябрь 2017-го, опоздал на работу, бежит на проходную, а впереди — девушка. И — к чёрту выговор — разворачивается от проходной.

— Я даже лица её не видел, со спины. «Хочу с вами познакомиться!» — как толкает кто. Она по соседству в медцентре тогда работала и тоже в то утро опоздала. «Найдите меня, — говорит, — в социальной сети!» Я нашёл. Написал. Через девять, получается, месяцев поженились. Не, детей пока не планировали. Просто — жили…

Фото из архива семьи Костырко

Совершенно серьёзно говорю Андрею, что ему надо поставить памятник при жизни. Весь его рассказ — один стоп-кадр: оглушающий «Крик» Мунка.

— Пока Галю готовили к выписке из «Электроники», я соображал, что делать. В итоге через родственника договорился перевести её в областную больницу. Галя лежала там месяц: в реанимации и нейрососудистом отделении. Как лечили? (Усмешка с вызовом. — Авт.) Я жил между работой и больницей. График две недели через две, каждый день не получалось навещать. Приезжаю раз — точно помню, 9 мая, около четырёх часов — а Галя в какой-то жиже лежит. От пролежней. «Почему перевязку не делаете?!» — «Делаем». — «Да как же — вот, как я сам два дня назад сделал, так и лежит…» Медсестра развернулась и ушла. Я сам перевязку сделал. Посидел чуть. И поехал домой.

— Сам?

Он не отвечает. Просто с секунду смотрит мне в глаза.

— Собрались проводить операцию: установить шунт, чтобы откачивать жидкость из мозга. Но отказались, не стали рисковать. У Гали была трахеостома: специальная трубка в трахее для дыхания. Боялись занести инфекцию. А ещё черепа не было. Ну да, косточек, их раскололо во время ДТП от удара, делали трепанацию. И остался мозг под кожей.

Через месяц в облбольнице, вспоминает Андрей, им сказали примерно то же, что в «Электронике», но доходчивее: «Мы её больше держать не можем. Забирайте. Куда? Куда хотите».

…Андрей говорит. У меня начинает кружиться голова.

— Я полдня искал, куда отвезти Галю на реабилитацию, но не нашёл. Позвонил в областной департамент здравоохранения: сделайте что-нибудь! А пока нанял сиделку и ещё два дня бегал по кабинетам. Мне говорили: «Смиритесь, рано или поздно её забирать». Забрать, говорю, всегда успею, а пока лечить надо...

И врачи самых высоких категорий и чиновники крайне важных должностей придумали:

— Галю направили на реабилитацию в поселковую больницу в Давыдовке.

— В ТАКОМ состоянии?! — кажется, я не понимаю, что происходит.

— Ну.

— И?

— Тесновато. Привезли — в палате бабушка с гангреной, запах, духота. Галюню рядом положили. Бабушка в ночь померла. Но я так скажу: тут люди… человечнее.

После давыдовского курорта Андрей доставил Галю в свою деревенскую хату, уложил на кровать, почитал ей сказку о Петрушке и пошёл варить манную кашу: Галя любит молочное. Потом стал думать.

Фото Александра Зинченко

Очень высокая помощь

Практически ВСЕ медицинские центры, в которых после побывала Галина, Андрей находил сам. Рассылал документы, умоляя: «Хотя бы взгляните!» Квоту в Российский научно-исследовательский институт нейрохирургии имени Поленова в Петербурге «выбил через знакомого, у которого знакомый врач в облбольнице, и никто из них даже не взял магарыч». Там Гале провели операцию, от которой отказались в Воронеже: установили шунт в мозг и покрыли его тонкой титановой сеточкой вместо черепа. В Питере же откликнулся Всероссийский центр экстренной и радиационной медицины МЧС России: «Готовы взяться».

О, у нас очень высокая медицина, вы даже не представляете, насколько она высока. Месячный курс, сказали в Центре МЧС, будет стоить порядка 350 тысяч. Курс серьёзный: массаж, гимнастика, даже занятия живописью с психиатром. И надо два. Андрей стал мыкаться по благотворительным фондам, отозвался Фонд помощи пострадавшим в ДТП, оплатил один курс. Второй — Андрей сам.

В центре спасателей, говорит он, Галине здОрово помогли. Чем? Это не объяснить. Но «Галя стала лучше». Над её кроваткой — карта московского метро, их с Андреем счастливое фото, детский алфавит, детская радуга акварелью — за неё питерский доктор очень Галю хвалил.

— Из Воронежа в Петербург её отвезли реанимобилем воронежской медицины катастроф. А обратно я сам, на своей «семёрке». Так и ехали: Галя на переднем сиденье полулёжа. Уже октябрь наступил, прохладно. Самое тяжелое — когда памперсы меняли. Меня потом врачи в Воронеже спрашивали: «Зачем? Мы бы вам опять реанимобиль предоставили!» Ага, говорю, а вы бы её в Москву по пути завезли показать в Институт Склифосовского? Я заехал, показал. Правда, всё равно отказали.

Андрей кидает мне во «ВКонтакте» фото чеков из медцентров, аптек, адвокатской конторы. На что за один лишь год можно истратить больше миллиона? Десять ампул какого-то невероятного лекарства — 17 тысяч, а его надо принимать постоянно. Анализы — десятки тысяч. На одни памперсы деньги летят пылью…

Прости, парень, мне стыдно. В июне 2019-го Гале установили I группу инвалидности и расписали «индивидуальную программу реабилитации». По ней, говорит Андрей, периодически выдают те же памперсы, медицинские простынки и мочеиспускатели. Инвалидная коляска для «не ходячей» и «не стоячей» Гали оказалась «не предусмотрена». Ту, в которой она сейчас, облезлую б/у, Андрей купил в Петербурге по объявлению в газете. Сторговались за 3,5 тысячи.

Фото из архива семьи Костырко

Когда 5 июня прошлого года он забирал Галю из давыдовской лечебницы, та не могла «даже ножкой пошевелить».

— А теперь — видите? Давай, Галь (неуловимое движение тоненькой стопы. — Авт.)… Молодец!

Я отворачиваюсь, чтобы не зареветь посреди комнаты.

— И ложку сама берёт. Врачи нашей облбольницы недавно увидели — не поверили. Но суставы не работают: локти, колени, пальцы не сгибаются и не разгибаются. Нужна операция.

Поэтому сейчас Андрей снова ищет клинику. Писал в Минздрав, президенту, федералы привычно спускали всё вниз в Воронеж, Костырко вместе с чиновниками облздрава и врачами облбольницы вызывал какой-то депутат, обещал. Только куда «девать Галю», никто не знает. Зовёт греческая клиника с месячным счётом 10 тысяч евро. А Андрей с сентября не выбирается из «отпуска без содержания». Папа у него, я говорила, слесарь. Мама — простая сельская мама, на хозяйстве.

— Спасибо, начальство на работе идёт навстречу. Перед Новым годом дали материальную помощь, коллеги скинулись. В группе во «ВКонтакте» я обратился к людям — откликнулись многие. Пришёл в нашу лискинскую соцзащиту — сказали: ничего не положено, потому что доход семьи выше прожиточного минимума. Откуда, если я не работаю? Сейчас у нас на руках около 300 тысяч рублей — то, что осталось от всех сборов, компенсаций, отовсюду. Я не знаю, на что этого хватит.

Фото Александра Зинченко

Редакция «МОЁ!» направила подробные запросы по Галине в областные департаменты здравоохранения и соцзащиты. Ответят — расскажу. Но это была первая часть Марлезонского балета. Теперь акт второй.

Опасный переход? Светофора не будет!

Галину сбила зелёная «Приора» на пешеходном переходе на улице Ломоносова, 114/8 рядом с остановкой «Микрорайон Берёзка». Светофора нет, только зебра через четыре полосы плотного потока машин: по одну сторону дороги лес, по другую — частокол многоэтажек с торговыми центрами. В нескольких метрах от остановки — детская поликлиника, мамки с колясками — основной контингент пешеходов. И людей там периодически давят.

— Нужен светофор! — узнав, что я журналист, народ сползается на несанкционированный митинг. — Школы здесь нет, дети вынуждены ездить на маршрутках. Мы им запрещаем садиться на этой остановке, говорим ходить на соседнюю, «Институт генетики», где есть светофор. И освещение тут плохое. Фонари работают, но слабо. Тем более рядом лес!

В начале 2019-го местные писали жалобу в мэрию («Светофор!»). 24 января получили ответ (его публиковали коллеги с «Вести-Воронеж»): «Может быть, в 2020-м». И наставление: «Там установлены знаки ограничения скорости «40 км/ч», в случае соблюдения водителями ПДД наезд на пешеходов на данном нерегулируемом пешеходном переходе исключается». 12 февраля зелёная «Приора» сбила там Галю Костырко.

7 февраля уже этого года в «администрации г. Воронежа» мне совершенно официально сообщили:

— Муниципальный заказа для Центра организации дорожного движения на 2020-й пока не сформирован, но предварительно светофорный объект по указанному адресу не запланирован. Хороший вопрос почему. Мы опираемся в первую очередь на рекомендации ГИБДД. Это хорошо, что вы направили туда запрос! Стоит установка светофорного объекта по-разному, от многих факторов зависит. Очень-очень средне... Около миллиона рублей!

Фото Александра Зинченко

Сколько Андрей за год потратил на Галю? Впрочем, я опять отвлекаюсь. Итак, зелёная «Приора».

— Когда я приехал в тот вечер на место аварии, водитель был там, — вспоминает Андрей. Его проверили на алкоголь — трезвый. Он подошёл ко мне и твердил только: «Я не виноват, она сама выскочила». И в больницу следом за мной приехал с компанией — человек пять или шесть. И то же самое повторял: «Не виноват».

Водителя зовут Гарик Акопян (имя и фамилия изменены), гражданин России, живёт в одном из райцентров, 28 лет. Схему происшествия в тот вечер нарисовал инспектор ГИБДД лейтенант В.В. Талалаев. Прекрасная картинка передо мной: кружочек с крестиком внутри — место, где Галю сбил Акопян, — якобы в полутора метрах (!) от зебры. Зато ограничительных знаков «40 км/ч» на схеме не видно. Позже эксперты, изучавшие её по заданию следователя, опровергнут эту живопись, заявив: она «технически несостоятельна», а «версия водителя не могла иметь места в действительности». Сам же Гарик пару дней назад мне скажет: «Был в шоке, поэтому напутал, признаю: схема неправильная».

Стоп, скажете вы в ответ: а Гарик не наказан? Прошёл год, тяжкий вред здоровью в ДТП (куда уж тяжелее), уголовная статья УК РФ, часть первая — до двух лет. Я передам наш разговор подробнее, пока скажу коротко: нет. Акопян дома. Говорит, что работает курьером по доставке еды. И таксистом.

Как полицейские умудрились «потерять свидетелей» в час пик, потом главный вещдок, и почему дело возбудили аж спустя восемь месяцев после ДТП? Как повёл себя Акопян после аварии и на что он может рассчитывать, продолжая нарушать правила, однако дав денег Андрею, но под обязательство «не настаивать на уголовном деле»? Продолжение нашего расследования читайте во второй части.