Зинаида и «её» земля
Удивительная судьба русской женщины Зинаиды Ветохиной, вобравшая в себя крупицы миллионов похожих судеб и в то же время уникальная. Потому как это судьба последних наших людей, хранящих родную землю так, как нам уже не дано, людей уходящих и исчезающих.
Зинаида и «её» земля
Удивительная судьба русской женщины Зинаиды Ветохиной, вобравшая в себя крупицы миллионов похожих судеб и в то же время уникальная. Потому как это судьба последних наших людей, хранящих родную землю так, как нам уже не дано, людей уходящих и исчезающих.
В августе 1902-го в уездном городе Землянске на горячей пыльной завалинке местная девушка приметила свёрток. Он пищал голодным котёнком. Котёнок оказался новорожденной девочкой.
— Вот, вам.
Нянечка местного приюта примет «котёнка» из девичьих рук без расспросов: если ребёнок не поест ещё час — умрёт.
…Маше Заложных в ту пору 22. Ей и её мужу Данилу Бог детей не дал, и вскоре «котёнок» с завалинки стал Марфой Даниловной Заложных.
Мария и Данил вырастят сироту как родную дочь.
В 32 года Марфа выйдет замуж за ровесника Ивана, Панфилова сына из рода Сухаревых.
Марфа и Иван Сухаревы поселятся недалеко от Землянска, на одном из хуторов ныне Рамонского района, где родят пятерых детей: в 1935 году — дочь Полину (умрёт во младенчестве), в 1937-м — Александру (дорастёт до взрослых лет, умрёт по возрасту), в 1939-м — сына Виктора (умрёт по возрасту), в 1942-м — дочь Зою (поныне здравствует, живёт в Самаре).
А 9 февраля 1936-го Сухаревы дадут жизнь дочери Зинаиде. И покатится судьба нашей героини, растворяясь в судьбе страны и родной земли. Земли, вскормившей её род, а теперь хранимой ею — последней своей единственной обитательницей, 85-летней женщиной-матерью Зинаидой Ивановной в девичестве Сухаревой, по мужу ставшей Ветохиной.
Познакомились
Смеётся как в 25. Крохотная кукла в пёстрой косынке в мелкий цветочек. Кримпленовое платье бы в пол (позже я раскрою вам этот «код») — и со спины девчонка.
— Зинаида Ивановна, это вам к 8 Марта!
Глава поселения Елена Васильевна, сопроводившая нас на эту затаённую землю, достаёт из сумочки коробочку конфет, чай:
— А это замечательное пшено. В магазине увидела (шелестит золотистой пачкой. — Авт.). Нечасто бывает. Себе взяла и вам заодно. Полезно, с тыквой-то.
— Да зачем же ж…
Поверх пшена в тонкие ручки ложится батон свежего утреннего хлеба. Бирюза глаз (в тон цветочков с платочка) темнеет.
…
— Я, детка, глуховата (это мне, когда Елена Васильевна нас оставляет. — Авт.). Ты кричи мне. Громче!
Еле усаживаю её, кинувшуюся сразу на кухоньку слагать мне с фотокором нашим Борисычем закуску, у оконца за столик в комнате. И три часа кричим и хохочем обе девчонками, каждая забыв о годах, по-разному проживаемых и прожитых.
Эта женщина уникальна.
«Не погибнем, так замёрзнем»
— Во-о-он — видишь, красная крыша? Дом родителей моих, — платочек поворачивается к стеклу, ладошка подпирает щёчку. — А этот мы с мужем потом построим. Я, детка, забывать уже начинаю, да. Может, и к лучшему.
Тихо. Сложная была жизнь, говорит. Потому к лучшему.
Первая живая картинка в её памяти: 1941-й, отец уходит «вот по этой прямо дороге» в сторону Землянска на сборочный пункт на фронт (на их хуторе испокон веков одна большая дорога, ставшая теперь Дачной улицей, а Зинин дом на ней числится первым. Жителей — даже в лучшие советские годы — с сотню).
Жарко. Пятилетняя Зина на отцовских плечах. Накануне те, кто ходил на рынок в соседнюю деревню, принесли весть о какой-то войне. Мать ревела, отец её утешал. Ревела мать и сейчас, ковыляя следом, а Зинке, несмотря на привычный голод, было хорошо:
— Спустя годы мама расскажет о последнем наставлении ей от папы: что бы, мол, ни случилось, Марфа, никогда не позволяй нашим детям побираться. Она дала слово. И сдержала.
Немцы заняли их хутор летом 1942-го, основав там штаб. По воспоминаниям мамы, всех деревенских из домов выгнали и только их почему-то оставили в хате, да ещё привели двух лошадей, привязав в сенях.
— Может, и пожалели (тихо. — Авт.). Нас, детей, тьма. А младшая сестра моя Зоя и вовсе родилась вот-вот, 13 мая, когда папу уже забрали. Они у нас на хуторе, говорила мать, вообще не зверствовали, как рассказывают — знаешь же?
— Знаю, — киваю беззвучно.
— Раз, — говорит, — один немец ей даже в сердцах сказал: дескать, нашего Гитлера с вашим Сталиным надо «пук!» — убить, значит. У нас такие же — и на нас показал — в Германии… Вскоре нас всех, кто оставался на хуторе, согнали в немецкий штаб в Землянске. Какие бараки, деточка! Под открытым небом на голой земле жили.
…Она молчит, я следом. Что я могу спросить? Дурацкое: какие ваши были чувства. Глупость: чем кормили.
Для неё слаще этой минуты молчания сейчас ничего нет.
— Я, детка, маму о войне не расспрашивала. Чтобы не трав-ми-ровать! — громко, с расстановкой. Бирюза заполняет огромные линзы очков, выплёскиваясь в весеннее солнце и на меня.
…О победе их хутор узнал, как и о войне, от гонцов с базара из соседней деревни («там ра-ди-о было» — вдруг не знает девка (я, значит)). Мать так же, как провожая папу на фронт, голосила.
— А что ей делать? — по-женски, деловито: девка девкой, но тут поймёт. — Отец не вернулся. В 1942-м пришло от него последнее письмо: «Стоим под Ленинградом по пояс в болотах. Если не убьют — замёрзнем». И пропал, понимаешь, без вести. А жили мы после войны так: колхоз выдал два мешка пшеницы, мама черпала кружечку — и то ли хлеба испечь, то ли нам сварить. На воде или молока плеснув: спасибо, корова-спасительница была. Осоку мама рубила — нас кормила. Мы, дети, сами щавель конский драли. А раз ищет нас мать, ищет. А мы забрели куда-то — еду искали — чеснока полевого объелись да не выберемся.
Осенью 1945-го Зина Ветохина вместе с младшей сестрой Сашей идут в школу в соседнюю деревню Перлёвку (тогда она ещё в Землянском уезде, позже войдёт в Семилукский район). Вскоре советским учеником становится младший брат Витя. Два-три учебника на класс («Всё как надо: арифметика и разное. Выучим мы — передаём другим»). Ручки-перья и чернильницы («Как же? Макаем — и пишем!»).
— Тетрадок ведь не было…
Дура ты, девка, всё ж сморозила глупость. Но Зинаида Ивановна, конечно, девку жалеет.
— Листы какие всё ж находили нам, ну!
И гордо и важно: прилежная деревенская девушка Зина окончила 10 классов, не хватая пятёрок, с твёрдыми четвёрками. И — молодая ж! — мечтала большую мечту: волшебный город Воронеж, институт, «животновод Зинаида Ивановна…»
Хохочет. Прыскаю тоже. Две девчонки под оконцем, э-э-ха-ха!
— Да куда с городскими мериться, — бирюза искрит в линзах. — Недобрала баллов, вернулась на хутор. И 60 с лишком лет сама себе животновод!
Хо-ро-шенькая
Ванька Ветохин был с главного села, в которое входил (и входит) хутор Зинки Сухаревой. Служил в армии в самой Москве заодно с её братом. Вернулся — стал плотничать, по окрестным сёлам даже ездил: нужно было отстраивать страну. Парень хорош.
Зина же — огонь-девка. Симпатичная (глазищи — ВО!). Работящая: на свёкле в поле в грязи чернозёмной только так управляется. Готовая жена, надо брать.
— Тогда долго не ухаживали. Понравились мы друг другу, — заговорщически по-женски, но смущаясь. — И месяца через два пришёл он свататься. Свадьбу два дня гуляли! 23 и 24 ноября 1957 года. День — у нас дома, день — у него. Да кто помнит, сколько гармошек порвали? Гармошки –— обязательно. И я пела и плясала — как же ж?
И снова этот женский, чарующий, колдующий хохоток: «Я по молодости знаешь какая была — хорошень-ка-я!»
Толкает в бок, подмигивает... Господи, ну как она хо-хо-чет!
...Вытягиваю с кухоньки обратно в комнату за столик.
— С Ваней мы жили тя-же-ло! Если рассказать тебе всё… — хитреца сквозь линзы.
— Как есть давайте.
— Тяжкий у Вани был характер.
Оживлённо с готовностью, но серьёзно.
— Только не говорите, что бивал.
Вскакивает. Я солдатиком следом. Толкает в бок.
— …но большеумный у меня муж был!
Я запомнила, Зина. Женщина-жена — Зина: муж большого ума — значит, какой надо муж.
О тонкостях любовной дипломатии
После свадьбы Иван Ветохин привёл молодую жену в дом своего отца. Много и тяжело работал. Зина едва ли не тяжелее и больше: колхозной дояркой, на колхозной свёкле.
18 января 1959-го родилась дочь Вера.
14 августа 1960-го — дочь Валентина («Тогда девушки скромные были, в 12 лет не рожали», — за её спиной в соседней комнате телевизор, да).
Зина стала работать матерью.
— Помню, получил Ваня зарплату — 30 рублей. А я на эти деньги купила лоток — детей купать. И всё. Ни кастрюль, ни сковород не знали тогда. Была у меня только одна кружка.
В 1966-м, подокрепнув (Иван кроме главного дела — строек шабашил и трактористом, тогда — так), Ветохины перебираются в Зинин хутор. И строят свой дом.
— С брёвнами Ване помогал колхоз, и всё равно строили долго, — я смотрю на тонкие ручки — они на равных с мужскими тягали те брёвна. — Тогда так. Начали в 1966-м и до 72-го. Представляешь?
Нет.
Ваня на тракторе и по стройкам. А Зина везде. Она мать. Она — в колхозном коровнике. На свёклу за 6 км тоже она: когда заберёт машина, но чаще — нет. И «сама животновод».
Хохочет.
— Четыре коровы, 13 овец, три-четыре свиньи, под 100 курей, индюшки… Не представляешь, да? — хитрО и нарочно, зная девкин ответ наперёд. — Помню, Вера тогда уж школу заканчивала, приходит домой: «Мама, беги, бык наш помер!» Точно: выбегаю — лежит. Пять минут назад здоровый был – и помер! Отчего? Да кляп его знает.
Натурально зло. Вместе с быком издохла тогда ведь, кляп её, корова. На обеденной дойке ещё молоко давала — здоровенная, а потом р-раз. Скотина — понимаешь, да?
Большеумный муж Ванька…
Трудного характера был, детка. Но всё в дом, ни в чём мы нужды с детьми не знали. Она — Зина, значит — от такая была (показывает «щёчки»). Зарплату Ивану как трудящемуся советскому колхознику жаловали уже хорошую, харчи в достатке: под сто курей, четыре коровы, свиней...
...по три-четыре: девка помнит, русская женщина-мать-Зина, помнит.
Но она снова уже не со мной:
— Зарежь, говорю ему, помню, цыплёнка к обеду. А Иван: одного мало! И ведь угадал. Зарезал двух: одного мы пополам съели, второго — дети. И такой во всём. Везде главный. Только его, Ивана Ветохина, главным на работе признавали.
...А работал большеумный муж тяжело и много — мы помним. На одной стройке угостят, на другой — угощают. Понимаешь, девка, да?
Нет.
Молчим.
— А вы?
Смотрим в глаза друг другу. Не понимающие друг друга женщины из разных времён.
— А я молчу. Тут молчать надо. Он ляжет. Или по хозяйству пойдёт. И успокоится. Ваня мне сам говорил: «Ты, Зина, молчи лучше, я дурак, когда такой прихожу».
— Говорил «люблю»?
А какой же муж жене не говорит «люблю», девка? Женщина-жена Зина краснеет в морщинки. Господи, это невыносимо.
И конечно, подарки делал.
— Раз к 8 Марта, — колдовски-хитрО, — на пару с соседом купил мне отрез на кофту: тот своей жене, Ванька мне. А третий их товарищ своей не купил (гордо. — Авт.). У меня чего только не было, о-о-о! Я, детка, самая наряжённая на хуторе считалась: знаешь, платья в моде ходили — кримпленовые!
…Только куда в них Ветохиной Зинке ходить? Ну а бык опять издохнет, кляп его?
Её мужчина ушёл после 58 лет семейной жизни, 14 апреля 2015-го. Перенёс инсульт, за четыре месяца до смерти — 2 января — оступился на льду у построенного ими дома и, сломав шейку бедра, парализованный, слёг, не поднявшись до самой смерти.
Что такое кримплен, я после спрошу «Википедию».
Зина, прощайте
— Муж твой? — Зина щурится на Борисыча.
Хохочу. Подхватывает живо, заключает серьёзно:
— То-то гляжу: ты — молодая, а он!
Он вашим дочкам, считай, ровесник и многодетный дед.
Борисыч смущается. Эта история вечна.
— Скучать я в последнее время стала, детка, — притихнув. — Возраст, да? Телевизор есть (и Малахов, конечно, молодец. – Авт.) Радиоточка (кивает на транзистор на столике. — Авт.). Но скучно.
И кажется, когда скучать вам, Зинаида? Два отрывных календарика: православный и обычный. Дочки — умницы. Отучились в воронежском политехе на техников связи, свои семьи, живут в соседнем селе в 30 километрах, навещают едва ли не каждый день. Вера — почтальон — газетами снабжает.
— Читаю от и до! 10 классов же, — хитрО.
Зина читает районную газету «Голос Рамони» и газету «МОЁ!».
Холодильник её полон. Таскать из колодца воду не годна — дочки привезут канистру, вторую, пятую, заберут к себе — искупают.
В огород — не годна. Дочки посадят, соберут, закатают.
— А земля — родящая! И сейчас рОдит, рОдит… Да всё! Агур-цы! Па-мидо-ор! Банкла… этот — да! Две антоновки, груша — вон там дерево — эх!
У вас даже фирменный половник, Зина, ещё с Ваней купленный: деревянный, расписной — самый настоящий, правильный половник на земле. Вы мне сами говорили ведь, Зина.
Опираясь на палочку, Зина смотрит на свою землю. Тучную женщину в масляном, жирном «кримплене» чернозёма. Зина уйдёт, а эта женщина, как любовь, будет вечной.
Зина смеётся. Я не поспеваю за ней мимо запертых крепких амбаров. Она спешит к одному. Отпирает ловко засов. Внутри — дрова.
— Ваня рубил, ещё остались. Никогда без топорика не уезжал.
Большеумный муж — какой надо: запомните, девки.
— Три внука у меня, две внучки… Не то — погоди, забывать стала (злясь на себя. — Авт.). Давай пересчитывать (загибает пальчики. — Авт.). Точно: два внука, три внучки, а ещё пять правнуков и три правнучки. Как соберёмся все-все в этой комнате за столом!
И всё-таки скучает.
То тоска, Зина, горько-сладкая, женская. Вы это знаете. Две кошки и дворняжка из неё не вытащат, и даже самые прекрасные дети и внуки тоже.
Дочки, конечно, зовут к себе. Только и дочки, и вы, и даже мы с Борисычем знаем тоже: ваша судьба — этот хутор и бессмертная жена его — эта земля.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Спасибо, Зина, за тыкву, что подарили мне «на дорогу». Нет у меня хозяйства. Да, я знаю: в печке, кусочками надо. Моя бабушка — русская женщина похожей судьбы Александра по мужу Василию Мокшина — пекла так же.
Только и печки у меня тоже нет.
...Уже отбирая в редакции снимки для газеты, пролистнув две мёртвые вечные лужи, из которых чудом выплыла наша беспомощная «Лада», Борисыч дёрнет меня за рукав: «Гляди».
Чёрное жирное месиво. Чёрная глушь. Ну?
— Видишь — точка? Она всё стоит.
Между нами скоро километр. Мартовский ветер — сквозь костный мозг.
Зина, конечно, не плачет.
Стойте, русская женщина Зина, стойте.
6710
8
63
